Первая «Элегия» Александра Сокурова была снята в 1984 году. Легендарная слава великого русского певца Федора Шаляпина на его родине еще жила вразрез с официозной тенденцией обличительства и глухого порицания его невозвращения в Россию. Тенденция эта, вскормленная двадцатыми–тридцатыми сталинскими годами, сильно обветшала к началу восьмидесятых, но Шаляпинская тема отнюдь не была модной в советской кинодокументалистике. И когда Сокуров, чьи первые фильмы, казалось, навсегда были похоронены на полках хранилищ, а каждая новая работа пресекалась в истоке, сделал «Элегию» — без денег, на сэкономленной пленке, на энтузиазме съемочной группы — Ленинградская студия документальных фильмов попыталась эту работу режиссера легализовать, но у нее ничего не вышло. На запрос дирекции Студии из высших киноинстанций был ответ: «Шаляпину ничего не прощено». Это было время, когда Шаляпин все еще не имел «высочайшего» прощения. Между тем, поводом к фильму стало перезахо ронение праха Шаляпина с Парижского кладбища Батиньоль на Ново–Девичье кладбище в Москве (вполне официозное мероприятие, приуроченное к юбилею советско–французских дипломатических отношений) и приезд на эту церемонию в Москву, а затем в Ленинград детей Шаляпина от второго брака.
Сокуров «взял» Шаляпинскую судьбу, Шаляпинское имя, Шаляпинскую «Элегию» как априорные величины русской жизни и культуры, как точки отсчета на шкале ценностей. Семья, дети, дом выступают в картине очень важной эмоциональной составляющей прошлого. Все эти трогательные фотографии, воспоминания, подробности оказываются не мелочами одной частной жизни, но звеньями историко–культурного эпоса. Документальные исторические кадры, вошедшие в фильм, подчиняются не хронологической или фактологической связи, но логике внутреннего, индивидуального переживания. Хроника послереволюционного Петрограда, съемки начала двадцатых годов в голодной России и в западном мюзик–холле вмонтированы в Шаляпинскую судьбу не как иллюстрации объективного историко–биографического повествования, но как экспрессивные вспышки чьей–то тревожной, острой, страдающей памяти.
Александра Тучинская, sokurov.spb.ru
