На этой, казалось бы, неброской картине лежала печать обособленности режисера, хотя его зачислили в традиционалисты. Но именно в «Бирюке» Балаян нашел свой особый «звук» — конкретный и неуловимый, интонирующий всякий раз по-разному его последующие фильмы. А пока что этот звук был мотивирован чисто сюжетно, — «немым» героем.
Созерцательность режиссера — его внимательный к подробностям глаз и обостренный слух — не подменяет действие в картине, в которой как будто ничего не происходит. Однако все, что в ней происходит — пульсация повторяющихся жестов, взглядов, звуков, — отзывается во внутреннем ритме жизни леса и души главного героя.
В «Бирюке» раскрылась одна из ключевых особенностей поэтики Балаяна. Связь большого мира и отдельного человека видится ему как конфликтное напряжение, как взаимная тяга и отторжение. Окно здесь — пересечение миров, защита от внешних сил, разбушевавшейся стихии. Но и ограничение свободы. Вместо Дома — окно, соединяющее тихую обитель и враждебное-участливое к человеку пространство.
Не случайно режиссер вводит в финал фильма сцену пикника. Прелестных дам и кавалеров, упоминающих среди светской болтовни и о продажи леса, с которым слиты душа и тело Бирюка. Его-то — вместо живописного фазана — случайно подстреливают. Здесь важно не только визуальное противопоставление роскошного натюрморта с опрокинутой бутылкой, остатками белоснежного пирожного с жалким — полусгнившим луком, но то, что фильм завершается (вопреки рассказу Тургенева) в прямом смысле мертвой натурой. Гибелью Бирюка, соединившегося — теперь уже навсегда — с природой, с натурой. В начале фильма от пули невидимого охотника падает тетерев. В финале — умирает человек. Кольцевая композиция срифмована Балаяном как целостный жизненный цикл.
